В. Д.
Косарев
Природопользование
ab ovo: полемические очерки
4. Из
тьмы к огню, или Власть очага
Возвращаясь к той бесспорной, на мой взгляд, мысли, что овладеть огнем могло лишь состоявшееся человеческое существо, но не животное или обезьяночеловек, – следует согласиться с тем, что стартовая дата огнепользования может указывать на финишную точку гоминизации – завершившееся очеловеченье. Хотя, в принципе, весьма вероятна более ранняя точка этого финиша и, таким образом, эпоха “доогневого человека”, – но это еще более отдаляет “состоявшегося человека” в прошлое. Ведь научные утверждения о возрасте “раннего огня” древнее 1,0-1,5 млн л. ныне уже не в диковинку.
Недавно получено очередное
надежно обоснованное свидетельство. Сообщается, что “человекоподобный вид,
живший в Африке свыше 1,5 млн
л. н., мог знать, как управлять огнем”. Были еще раз исследованы обожженные
кости из пещеры Сварткранс под Йоганнесбургом,
ЮАР, на этот раз с применением прогрессивного метода “electron
spin resonance”. Опыт
показал: “кости подвергались высокой температуре, какая обычно может быть
достигнута только в очагах”. А поскольку, уточню, следы огня обнаружены в пещере,
тем более сложно подозревать воздействие лесного или степного пожара. Выводы исследования
были представлены на годовой сессии Палеоантропологического общества в Монреале
(Канада) в марте
Как мне представляется, это сообщение ставит последнюю точку над i в многолетних спорах, тянущихся по меньшей мере с 1980-х гг., когда в научной печати появилась статья о “раннем огне” в Сварткрансе (1). После многократно повторяемой, но уязвимой, на взгляд оппонентов аргументации южноафриканские ученые Б. Брэйн и Ф. Теккерей совместно с научной группой из Уильямстауна, США, на новейшем аппаратном уровне получили показатель температуры древнего огня: 600оС или выше, что вдвое превышает обычный жар при естественных возгораниях. В сообщении вновь напоминается: “Неизвестно, какой вид гоминид жег огонь в Сварткрансе. Похоже, в Сварткрансе около 2 млн л. н. были представлены два вида гоминид. Это были Australopithecus (или Paranthropus) и ранний вид Homo, возможно, Homo erectus” (2).
1.
Поскольку, однако, в спорах о первоначальном огнепользовании по-прежнему непомерно велика доля скептицизма, – наряду с умножающимся числом прямых свидетельств “раннего огня” и уточненными датировками, дополнительные важные аргументы могут дать следы иных сторон деятельности гоминид, которые формируют комплекс их людской сущности. Это такие виды активности, при достоверном наличии которых умение обращаться с огнем выглядело бы по крайней мере не чужеродным и невозможным, а логически допустимым, если не само собой разумеющимся. Об орудийной деятельности в данном случае речь вести не следует, поскольку и у нас, и на Западе остаются в силе концепции, предполагающие “инстинктивный труд”, в результате которого “производящее существо” освоило орудийную и иную конструктивную деятельность задолго до того, как стало “готовым человеком” и человеком вообще. Типичный пример – взгляд на хабилиса, который, бесспорно, занимался изготовлением серийных и достаточно сложных орудий, будучи в биологическом отношении австралопитеком, т. е., в соответствии с существующей “табели о рангах”, обезьяночеловеком или даже высокоразвитой человекообразной обезьяной.
Итак, требуются доказательства того, что гоминид весьма древней стадии, современный зинджу из Кооби Форы и парантропу или раннему Homo из Сварткранса, в принципе был способен к огнепользованию, поскольку уже обладал необходимыми для этого интеллектуальными способностями (целеполаганием, планированием) и обнаруживал другие бесспорные признаки человеческой разумности. Поскольку же вся концепция “раннего огня” основывается, помимо весьма скудных “улик”, лишь на системе научно-логических предположений, – весьма желательно, чтобы доказательства, о которых идет речь, опирались на материальные следы или имели материальный характер.
Такие доказательства давно уже есть. Существует целый ряд свидетельств о том, что не менее 1-1,5 млн л. н. и ранее “неготовый человек” обладал абстрактным мышлением, был Homo symbolicus, то есть занимался символической деятельностью. Это существо проявляло неутилитарные интересы, а его действия свидетельствовали о занимавших его духовных идеях.
2.
Однако с обсуждаемой темой связана странная данность современной науки, о которой не удастся умолчать. Она заключается в том, что парадигма “готового человека” или “людей современного типа” (modern humans), признающая таковыми только верхнепалеолитических неоантропов, по сути, давно и безнадежно устарела, но продолжает занимать ученые умы. И это несмотря на то, что многие признаки “готовости” и “современности”, некогда выстроенные и привязанные к периоду не ранее 35-40 тыс. л. н., со временем пришлось отодвигать все “ниже”, все ближе к “дну” палеолита. Для таких явлений, как существование нуклеарной семьи (тройственной связи: мать-отец-дитя), возникновение протообщин и строительство протожилищ, это бесспорно и, в сущности, уже почти общепризнанно. Другие феномены, например, проторелигия, символическая деятельность и зачатки искусства, многократно подтверждены артефактами и другими материальными следами, и если даже оспариваются, то из-за продолжающей довлеть над ученым сообществом названной парадигмы.
Вот это и странно: ведь со времен первых и последующих открытий семейством Лики в Олдувайском ущелье и в других местах Восточной Африки “возраст человека”, по расхожему выражению, сначала удвоился, затем утроился; археологические свидетельства показали, что явления, считавшиеся возможными, в лучшем случае, в позднем мустье или в верхнем палеолите, имели место много сотен тысяч лет ранее. С развитием же этологии, накоплением данных по наблюдениям за приматами сначала в питомниках, а затем и на воле, оказалось: то, что считалось сомнительным или невозможным у “обезьяноподобного” раннепервобытного человека, существует еще на животном уровне, – в частности, сложные формы социальной иерархии, солидарности, альтруизм, регулирующие нормы и ритуалы.
3.
И все же
на Западе, несмотря на восхитительную, а порой удручающую пестроту гипотез, вплоть
до весьма экзотических, – превалируют те же старые представления. Совсем
недавно их в цельном виде подтвердил, например, кембриджский ученый Патрик Дж.
Флеминг: “Homo erectus не обладал культурой. Его
способность к производству орудий была инстинктивной. Другие элементы,
свидетельствующие о его мнимой культуре (организованная
охота, лагерные стоянки, управление огнем, речь и сознание), – видимо, ошибочны”
(3). Это было сказано в
Иными словами, даже в кембриджской научной твердыне по сей день допустимы убеждения, бездоказательно отвергающие неприемлемые факты. Ведь нельзя не заметить, что даже само выражение “элементы, свидетельствующие о его мнимой культуре.., видимо, ошибочны” – научно некорректно. В другом мировом бастионе науки, Оксфорде, и сегодня звучит утверждение: “Общественная религия... зародилась вместе с Homo sapiens” (4). Неудивительно, что эти представления обнаруживаются во многих лекционных разработках для университетов и колледжей. Такова концепция “верхнепалеолитического скачка” (он же Big Bang). Как я уже показывал, именно она заставляет по сей день отрицать “ранний огонь” и сдвигать начало огнепользования в максимально позднюю эпоху.
В многолетней и неблагодарной борьбе с этой системой взглядов с большим трудом пробивает дорогу концепция, согласно которой уже на стадии хабилиса предполагается существование звуковой речи (протоязыка), а значит, и логического, и символического мышления. Начала изобразительного искусства, прежде привязываемые к ориньяку, признаются применительно ко времени втрое-вчетверо древнее, а при расширительном толковании этого занятия (символотворчество), – в десятки раз. В тесной связи с этой проблемой на все более ранних стадиях обнаруживаются следы религиозных воззрений.
В наиболее радикальном виде тезис о максимально древнем зарождении духовности у гоминид отстаивает антрополог, философ и исследователь протолингвистики J. B. Harrod. Он пишет на специально открытом им в Интернете веб-сайте OriginsNet: “Долго удерживающаяся парадигма состоит в том, что древнейшее искусство возникло внезапно около 40 тыс. л. н. в виде “творческого взрыва”... Этот взгляд утверждает, что символы, язык и религия также возникли в это время и могли быть основаны только после появления Homo sapiens sapiens около 100 тыс. л. н. OriginsNet отстаивает новую парадигму. Как мы полагаем, археологические находки предоставляют свидетельства о том, что искусство, религия и язык развивались в течение почти 3 млн л. эволюции гоминид”. Дж. Харрод в своей концепции не одинок; R. G. Bednarik и некоторые другие исследователи постулируют «длительное использование системы символов гоминидами, как минимум, порядка нескольких сотен тысячелетий, но еще вероятнее – порядка одного миллиона лет или более» (5). Однако противников этой линии в науке до сих пор больше, чем сторонников, несмотря на убедительную аргументацию новой парадигмы и постоянно увеличивающееся число материальных свидетельств в ее пользу.
Сравнивая иные современные западные публикации по проблемам происхождения человека и, в частности, “готового человека”, с соответствующими работами советских авторов 20-30-летней давности, неожиданно открываешь, что принципиальных противоречий между ними, в сущности, немного, а сходство иной раз поражает. Особенно впечатляет, при яростной полемике по большинству узловых вопросов антропосоциогенеза и первобытной истории, схожесть догм и их живучесть и там, и там. Мне, впрочем, кажется, что западная наука о первобытности, включая новейшие ее пласты, опутана догматикой куда плотнее, чем это было в советской. А коренной признак всякой догмы, – бесспорно, ее сохраняемость и воспроизводимость назло всем отвергающим ее фактам.
Другое оригинальное явление, видимо, чем-то генетически связано с догматическим стилем мышления. Когда читаешь современные западные “сценарии” происхождения Homo и превращения его в Homo sapiens (sapiens), видишь, как оберегаются старые и творятся новые научные мифы. Очень часто истинной причиной очередного “сценария” или захватывающей умы и возбуждающей долгосрочные споры концепции лежит узкая специализация или сфокусированный на какой-либо частности взгляд увлеченного своей профессиональной идеей человека. Так рождаются экзотические концепции об утрате гоминидами волосяного покрова в связи с необходимостью избавиться от паразитов или в связи с “акватическим” образом жизни, который вообще ничем не подтвержден, кроме убежденности автора. Так затеваются ожесточенные споры, основанные на противопоставлении одного фактора другому в обстоятельствах, когда по определению должен был действовать не тот или иной фактор, и даже не оба, а целый их комплекс, и т. п. Примеры таких малообоснованных, но упорных противопоставлений множественны. Часто отстаивается почему-то непременно одно из двух: либо ранний гоминид был охотником – либо разыскивал трупы павших животных; огонь он освоил либо для того, чтобы готовить пищу – либо для обороны от хищников; либо он готовил на огне мясо – либо мяса он вообще не употреблял, а готовил клубни... И всякий раз не ясно, а дискутирующие не объясняют, почему scavenger не мог заниматься и охотой, или что мешало гоминидам, защищаясь огнем от хищников, использовать его и для приготовления пищи, и почему она не могла быть и мясной, и вегетарианской...
4.
Ныне в российской археологии, истории первобытности и палеоантропологии единого взгляда на “готовость” или “неготовость” гоминид, кажется, нет. Просматривается сильная тенденция “усовершенствовать” или оспорить академический марксизм в науке о первобытности, опереться на западные открытия и концепции, – но не менее того дает знать старый концептуальный груз, который еще более утяжеляется бременем сравнительно новых для отечественной науки западных догм.
Типичным примером может служить не столь давняя статья Л. Б. Вишняцкого о началах палеолитического искусства, в которой автор, в ряду других обстоятельных рассуждений, развивает свою гипотезу “забегания вперед”. В частности, он допускает, что способностью к “неутилитарной, символической деятельности” обладали и предшественники Homo sapiens sapiens, однако “те культурные новшества, которые выделяют верхний палеолит.., сколь бы полезными и прогрессивными ни представлялись они в нашем ретроспективном восприятии, с точки зрения мустьерских и даже более древних традиций могли до поры до времени оставаться лишь непрактичным, обременительным усложнением, потенциально вполне возможным, но ненужным” (6).
Кажется, проблема здесь поставлена с ног на голову. Гипотеза претендует на новое осмысление “внезапно возникшего” верхнепалеолитического искусства, но по сути это все та же, хотя и в частоколе новых аргументов и размышлений, привязка искусства к стадии “готового” верхнепалеолитического сапиенса. Причем эта привязка, – судя по внушительному числу сносок у Вишняцкого на ряд работ (таких авторов, как Bar-Yosef, Bednarik, Goren-Inbar, Gowlett, Mania & Mania, Marshack), – игнорирует множество не только “косвенных улик”, но и известных, даже знаменитых артефактов ашельской и раннеашельской эпох.
Л. Б. Вишняцкий полагает, что хотя анатомически и психофизиологически человек задолго до верхнего палеолита был способен к символической деятельности, однако не занимался ею... за ненадобностью. Но ведь это, собственно, означает, что до наступления верхнего палеолита первобытный человек не был духовным существом, оттого и не считал необходимым отвлекаться на “обременительное усложнение” своего бытия. Кроме этого, в рассуждениях насчет “готовности, но ненадобности” ощущается перенос современной логики, в частности, логики автора, знающего “историю предмета”, в отдаленную эпоху, когда ни соответствующей логики, ни тем более знания истории не было. В целом такое “ретроспективное восприятие” приписывает древним гоминидам равнодушие к тому, к чему они равнодушными быть никак не могли.
Известные не только сегодня, но и по крайней мере 10-20-30 лет назад находки определенно свидетельствуют, что все обстояло прямо противоположным образом: неутилитарная, символическая деятельность была жизненно необходима гоминидам даже тогда, когда анатомически они еще не могли быть искусными художниками или скульпторами, – и они ею занимались, начиная с грубых и примитивных проб, а также сбора и хранения естественных находок, привлекавших их неутилитарный, духовный, мистический интерес.
5.
А. Д. Столяр, автор, как мне кажется, лучшей из советских монографий по первобытному искусству (7), проведя кропотливый ретроспективный анализ от верхнепалеолитических шедевров наскальной живописи и мобильного искусства вплоть до “неутилитарной деятельности” гоминид Олдувая, выявил, что множество явлений духовного порядка уходит корнями в самое “дно” палеолита. Прямое религиозное назначение рассмотренных Столяром "демонстрационных моделей" ("макетов") и костных инсталляций (особенно черепов, а также комбинаций и композиций из различных костей) медведей и других видов охотничьей добычи экспонируется с полной очевидностью хотя бы тем, что, как установлено, с их помощью проводились инициационные и магические обряды. Автор проследил, как “натуральные макеты” ашеля и мустье эволюционно превращаются в скульптуру, гравировку и живопись.
Инициациями и магией дело не исчерпывалось; основой мировоззрения и соответствующей идеологии, судя по всему, был культ промыслового зверя. Но не только промыслового, а и, например, волка; возможно, первоначальным было преклонение перед хищниками – охотниками на гоминид или их соперниками в борьбе за туши павших либо добытых хищниками животных. В любом случае через культ зверя решались задачи сплочения коллектива ради реализации основной проблемы – существования, жизнеобеспечения, воспроизводства общества и всех его отношений, гарантирующих выживание и развитие. Сакрализация определенных объектов, композиций и изображений, театрализация мифологии, магические и ритуальные действия вокруг сакральных фигур сплачивали сородичей, мобилизуя общину на нелегкий, зачастую смертельно опасный промысловый труд, компенсировали отсутствие научных знаний, восполняли духовные силы, внушали надежду, придавали уверенность.
И все это работало не только на сиюминутные практические нужды, но и на будущее – помогало в передаче социально полезной информации, накопленного опыта от поколения к поколению. Таким образом, не только в верхнем палеолите, но и в мустье, и в ашеле, и в более раннюю эпоху обнаруживаются присущие тому времени прототипы изобразительной и другой символической деятельности, равно как и важная социальная функция религии.
6.
Полемические мысли о зарождении символических действий гоминид в связи с появлением у них концептуальных представлений, неизбежно формировавшихся как религиозные, – мне довелось опубликовать в серии статей 2000-2001 гг. в Кишиневе (8). Но поскольку эта публикация вряд ли попала в научный оборот, предельно кратко изложу суть. Мне представляется, что самыми ранними формами религии, выраставшими из гипотетической дочеловеческой “первоосновы Х”, были социорегулирующие священные регламенты – нормы и табу. Как сформулировано очень давно, “табу – это преграда, возведенная против разрушительных и кровавых стремлений, являющихся наследством человека, полученным от животных” (9). Эта преграда должна была возникнуть в обществе людей изначально: “Наиболее характерной чертой человеческого ума и поведения является дуализм социальных традиций, с одной стороны, и унаследованных естественных инстинктов – с другой, и постоянный контроль первых над вторыми” (10).
Столь прозорливые умозаключения были сделаны задолго до появления этологии. Новая наука уточнила их. Выяснилось, что “разрушительные и кровавые стремления” блокируются еще на дочеловеческой стадии, в сообществах так называемых социальных животных, в том числе высших приматов. Сравнивая человеческое общество и предшествующие ему структуры животных, классик этологии К. Лоренц вывел: “Ту роль, которую в развитии и закреплении биологических ритуалов играла генетическая наследуемость, в культурной ритуализации, безусловно, взяла на себя традиция. Тем не менее в самом процессе возникновения традиции срабатывают какие-то инстинктивные, иными словами, генетически запрограммированные механизмы. Главный из них – потребность следовать привычке” (11).
Тенденция действовать стереотипно, на основе привычки, возведенной в норму, что лежит в основе любой традиции, подкрепляется изначальными запретами нарушать этот необходимый порядок. Дальнейшие разработки в данном направлении выявили поразительные параллели между обычаями, регламентами и ритуалами людей, сохранившимися до наших дней, с соответствующими механизмами, действующими в сообществах животных. Параллели охватывают все значимые формы биологической и социальной жизни. Эти аспекты активно обсуждались и в советской науке (12).
Изложенное нимало не значит, что все это было всего лишь автоматически унаследовано человеком от животных. Охрана, воспитание и обучение потомства, парные брачные связи, идея жилища, дисциплина, иерархия в стае и многое другое такое социальное и людское – вызревало еще на дочеловеческой стадии. Но следует понять, что власть инстинктов, диктовавшая необходимую для выживания линию поведения или модель социальной консолидации, экзогамию, организацию брачных пар, нормы дележа пищи, противодействия агрессии, промискуитету, имбридингу, контроль сексуальности и т. д. и т. п., – при зарождении разумных, присущих человеку форм жизни, во-первых, ставилась под контроль общественного сознания, а во-вторых, параллельно с этим подвергалась осмыслению, как и другие стороны бытия – труд, производство орудий, промыслы, отрасли природопользования, вся система жизнеобеспечения. А поскольку истинные причины данной власти и задаваемой ею модели, ее движущих сил и императивных установок, норм и запретов верно осознаны быть не могли, – постольку возникали соответствующие той стадии Перехода концепции и объяснения. И в первую очередь любые обоснования формировались по поводу и на основе веры в непознанное, всемогущественное начало санкции, – начало, которое диктует свыше, извне (хотя на самом деле – изнутри, из подсознания, из генетической памяти) все, что можно, что нельзя, что и как должно делать.
Итак, по абсолютной необходимости возникла вера в надприродную (сверхъестественную) силу, определяющую формы поведения и блокирующую отклонения от нее. Глубочайшее нутряное было принято за высшее внешнее – ошибка, вполне простительная на ранней заре человечества. Таким образом, традиция, во-первых, в своем эмбрионе или прототипе идет из бессознательного, доразумного, предчеловеческого; во-вторых, осмысливаясь, соответствующим образом трансформируется на новом, человеческом уровне; и в-третьих, изначально, а не на “довольно позднем уровне развития” выступает как феномен всецело религиозного сознания. Она оказывается важнейшим инструментом, с помощью которого инстинктивное ставится под контроль человечески разумного, в частности, общественного сознания. Признав это, можно понять, что любой шаг, любое действие и все помыслы человека безусловно контролировались этой сакральной системой, были табуированы, мистически регламентированы и ритуализованы, подчинены жестким “гостам” традиции.
7.
Еще раз подчеркну, что всякая традиция изначально была религиозной и только религиозной. При этом едва ли не самой важной была ее функция самовоспроизводства, необходимого для выживания, стабильности и, в конечном счете, развития социума. А это диктовало особые отношения потомков с предками. В соответствии с первичной сакральной регламентацией и освященной ею иерархией общества, унаследованной от иерархической структуры предковых приматов, очень рано должен был появиться культ лидеров – наиболее зрелых, авторитетных и умелых членов первобытной коммуны. Это вело к мистическим формам их почитания, к освящению памяти о них, к заупокойному культу. Культ умерших “держал” все стандарты социального бытия по “горизонтали” и “вертикали”. Как писал К. Лоренц, “...чем дальше уходит в прошлое почтенная фигура предка, чем лучше выполнила она свою функцию суперличности, тем более нерушимыми становятся ритуализованные стандарты общественного поведения” (13).
Видимо, параллельно развивались основы тех мистических представлений, которые вели к одухотворению природного мира, появлению культа животных, развитию анимизма. Я не считаю правильным выстраивать иерархически-стадиальную линию, объясняющую, грубо говоря, что из чего вырастало; думаю, все основные направления “языческих религий” (фетишизм, магия, тотемизм, анимизм, шаманизм и т. п.) зарождались примерно одновременно, а их неравномерное развитие, “отставание” одних культовых идей и практик и особое распространение других в историческую эпоху и ближе к современности может объясняться локально-культурным своеобразием в различных географических средах.
Теперь у меня появляется возможность подойти ближе к самой теме. Без сомнения, культ огня появляется на чрезвычайно ранней стадии. Далее я надеюсь это, сколь возможно, показать. В отличие от чисто рациональной системы действий, необходимых при использовании пламени для отопления, освещения, приготовления пищи, обороны от хищников, а позднее для охоты и т. п., – это была система сакральных представлений и ритуальной практики, связующая “дом” и “мир”, макрокосм природы и микрокосм человека, взаимоотношения людей с живыми и стихийными силами внешней среды, устанавливающая и поддерживающая связи во времени и пространстве (предки–потомки, свои–чужие, люди–звери–растения–ландшафт, тотемы и роды, общины, племена), наконец, регламентирующая нормы в самой пиротехнологии.
Видимо, в прямой связи с поклонением огню возник связанный и переплетенный с ним культ “хозяйки очага”, женщины – кормилицы и продолжательницы рода. Отсюда не столь уж и далеко, как может показаться, до женских божеств – покровительниц земли, природы, животных, в том числе промысловых зверей и птиц. Если прежде все свидетельства такого рода ограничивались главным образом верхним палеолитом и более поздними этапами, включая этнографические наблюдения, то ныне мы вправе продвинуть эпоху “культового матриархата” (вне зависимости от реального социального положения женщины в первобытной общине) в очень ранний период.
Разумеется, мои предположения о культе огня носят гипотетический и чисто логический характер и лишь отчасти опираются на свидетельства об уходящем в древность за 1,5 млн л. н. огнепользовании. В системе этих рассуждений стоит напомнить о том, что человеческий творческий акт, связанный с любой конструктивной деятельностью, в частности, с изготовлением орудий, – изначально был, видимо, феноменом эвристическим, результатом духовного наития, и вследствие этого далее выступал как мистическое действие, требуя определенного ритуального “госта”, традиционного закрепления религиозным авторитетом, – той самой супернатуральной силой извне, которую никто не мог оспорить именно из-за ее таинственного, непознанного, неодолимого, словом, священного и абсолютного авторитета. Огонь же, бесспорно, выступал в руках древнего человека таким же орудием труда, как и другие, с помощью которых он добывал себе средства жизни, занимался природопользованием.
Религиозное закрепление всякой социально-культурной, в том числе чисто утилитарной информации, введение соответствующего культурного шаблона в традицию – фактор доказанный, это отчетливо прослеживается в любой этнографической культуре, подтверждается множеством исторических и археологических свидетельств, полученных в самых разных точках Земли и относящихся ко всем эпохам, насколько можно проследить вглубь времен. Однако, как уже отмечалось, оно решительно отвергается применительно к нижнему палеолиту, поскольку принято считать, что религия появилась в человеческом обществе “относительно поздно”.
8.
По бесспорной логике, если
установлен “неутилитарный характер” того или иного ископаемого изделия, следует
предположить, что перед нами – свидетельство концептуальной, идеологической,
духовной активности. Такая активность на ранних ступенях развития, будь то
“отставшие” этнографические племена или ископаемые общества, не могла быть,
упрощенно выражаясь, “светской”. Подавляющее большинство сюжетов (если не все)
наскальной живописи и мобильного искусства в эпоху верхнего палеолита имеет
мистический и культовый характер, а соответствующие пещерные комплексы типа Ласко, Альтамиры или недавно
открытой пещеры Шове представляли собой первобытные
святилища, центры культового поклонения и мистической практики. Можно спорить, занимались ли люди в них обрядами инициации,
охотничьей магии, шаманизма или творили ритуальные спектакли, демонстрирующие
мифологию (хотя эти споры, на мой взгляд, излишни, – имело место и то, и
другое, и третье, и четвертое, и неизвестное нам пятое, шестое и т. д.).
Но задачи жизнеобеспечения, практика природопользования и всех хозяйственных
занятий, нужды социальной жизни, проблемы поддержания общественной солидарности,
людского порядка – были на этой историко-эволюционной стадии полностью слиты с
духовными исканиями, натурфилософскими попытками объяснить мир, с творческой эвристикой,
первобытным искусством, мистическим симво
лотворчеством, мифологией и системой ритуалов.
Действительно спорным и принципиально важным остается вопрос – на какую стадиальную глубину, до каких этапов древности можно распространять этот универсальный синкретизм бытия и сознания гоминид, свидетельствующий о человеческом (символическом и логическом) мышлении, связанном с ним языке и символической (художественно-изобразительной) деятельности, которая указывает на религиозные форму и содержание сознания..
Рис. 1. Ромбоид из Кооби Форы, древность 1,8 млн. л. н.
9.
Перед нами (рис. 1) – находка из местонахождения Кооби Фора в Восточной Африке (Кения), стоянка FxJj1, образец № 302, возраст которого – примерно 1,88 млн л. По одному из описаний, это “яйцеобразная базальтовая галька около трех дюймов длины, с пятью отбитыми сколами. Антропологи трактуют подобные орудия по-разному, как “двусторонний чоппер” или “чоппинг”, или просто как “оббитое ядрище”. Четыре скола были попарно сняты с каждой стороны, а пятый отбит по верхней плоскости. Пятый скол мог оказаться случайным, а возможно, сделанным намеренно. Но в любом случае результатом стала совершенно ромбоидная форма, потрясающе симметричная и отцентрованная по четырем отбитым частям”. Так охарактеризовал Дж. Харрод артефакт, который он обнаружил в Музее Кооби Форы среди экспозиции орудий двухмиллионолетней древности из окрестностей восточного берега озера Туркана. “Я полагаю, – пишет Дж. Харрод, – что это ядрище с его ромбовидной граненой формой можно расценивать как образец для понимания олдувайской мысли и олдувайской духовности” (14).
Дж. Харрод – автор, который специализируется в широкой научной области, связанной с зарождением мышления, языка, духовности, религии, искусства на самых ранних этапах человеческой эволюции. Я обратился к его работам, поскольку он собирает и демонстрирует подобного рода, зачастую замалчиваемые, “нестандартные” находки. Мэри Лики еще в 1970-х гг., в ходе знаменитых раскопок в ущелье Олдувай, обратила внимание на неутилитарный характер некоторых предметов эпохи хабилисов и ранних эректусов. В их число входят, например, некоторые сфероиды. По поводу другого найденного там же артефакта, т. н. “головы бабуина” (рис. 2), М. Лики заключает, что, “во-первых, этому образцу, бесспорно, была придана определенная форма, но, во-вторых, нимало не кажется, чтобы он служил орудием или выполнял какие бы то ни было практические функции (15).
О “голове бабуина”
древностью около 1,75-1,76 млн
л. н. из олдувайской стоянки FLK North и других
“неутилитарных предметах” потрясающей древности еще зайдет речь. Сейчас
сосредоточим внимание на упомянутом ромбоиде. Прежде всего, если собрать все
ископаемые предметы, назначение которые никакими практическими нуждами не объяснить,
то на первом месте окажется именно этот рукотворный кристалл из Кооби Форы возрастом без малого 2 млн л. Трудно допустить, что древнейший умелец
получил его случайно в процессе изготовления какого-то хозяйственного
инструмента, – слишком симметричная, творчески совершенная и, что столь же
важно, завершенная форма у него “случилась”. Она не ассоциируется ни с одним известным
орудием труда или иным предметом, присущим культуре гоминид этой и последую
щих эпох, и в то же время совершенно не соответствует какой-либо
природной форме. А если этот ромбоид невозможно объяснить никакой практической
нуждой, значит, это – плод “духовного производства”, который обслуживал не практику,
а, так сказать, донаучную теорию освоения мира и мог быть атрибутом культа.
Перед нами – символ, хранящий информацию о сложном и таинственном биении первобытной
мысли, трепете человеческой души, который требовался в мистической практике, например,
в передаче традиции, демонстрации мифа, исполнении ритуала, одним словом, – в социально-духовном,
идеологическом общении.
Рис. 2. “Голова бабуина”, 1,8 млн
л. н., Олдувайское ущелье.
10.
Чем больше я разглядывал
фотоснимок ромбоида на веб-сайте Дж. Харрода, тем больше терялся в догадках, что бы это значило.
Есть лишь одно более или менее обоснованное соображение, и я дерзну его высказать:
это может быть стилизованным, символическим изображением огня в очаге. Таково
впечатление от общего вида. Прежде всего обращаю
внимание на непонятно как полученные древнейшим мастером крутые, точно загиб волны,
“язычки”, которыми заканчиваются на краях предмета грани, разделяющие ромбовидные
сколы. Снизу объект плоский, что подсказывает положение, в котором его хотели видеть
древние гоминиды. Если глядеть под углом с боков, бросается в глаза, что грани,
разделяющие сколы, образуют трехлучевые радиальные
пересечения. Если же взглянуть на артефакт сверху, то
прежде всего увидим почти правильную окружность, отвечающую форме очага. И наконец, сверху вся
форма сопряжения граней являет подобие креста, – одного из самых ранних
мистических символов первобытной культуры; если бы не было верхнего скола, аналогия была
бы полной. Но верхний скол превратил центр 
креста
(точку пересечения двух перпендикуляров) в пятый ромб, такой же, что и четыре
боковых. За всей этой парадоксально сложной для столь древнего изделия формой
должна стоять какая-то конструктивная, эстетическая или мистическая идея, словом,
идеология.
Рис. 3. Полиэдроны, древность ок. 500-800 тыс. л. н.
Крест – частный случай лучевидных или игольчатых знаков (echinoids), символическая фигура, которая могла зародиться в ходе вполне утилитарных действий, например, оббивки орудий. Чтобы пояснить, почему такое предположение возможно, привожу схему некоторых артефактов ашельской эпохи в форме полиэдронов, в том числе форму, переходную от трехконечника к четырехконечному кресту, а также фигуру, образуемую пятью линиями (рис. 3).
Теперь требуется отступление о значениях древнейших религиозных символов. Огонь/очаг как символ социального и духовного бытия неразрывно, множественно и вполне органично связан со всей символикой и атрибутикой первобытной культуры. Что, думается, вполне понятно и совершенно естественно. Эти символы и атрибуты духовной культуры издревле, может быть, с олдувайской или доолдувайской эпохи, служили космологическим, социальным и практическим задачам людей. Вкратце обозначу некоторые из связей, составлявших духовно-экологический каркас первобытного социума, каркас, “державший” систему связей с наружним, природным миром и отношений во внутреннем, социальном мире.
11.
КРЕСТ И ОГОНЬ. Крест, –
без сомнения, один из самых ранних и значимых религиозных знаков в культурах
Земли. Мнения о его значениях расходятся. Есть
умозаключение, что он символизировал перекрещивающиеся палочки, с помощью
которых добывался огонь. Это, однако, сомнительно: как я уже
писал, добыванию огня трением “дерева о дерево” предшествовало добывание
“камнем о камень”, где никакого перекрещивания не было, а была серия ударов,
что, возможно, и нашло отражение в
древнейшей символи
зации очага с помощью вереницы точек либо “чашевидных углублений” (cupules).
Впрочем, и cupules некоторые авторы связывают с огнем,
точнее, с его добыванием при помощи трения (высверливания).
Рис. 4-6. Знаки эпохи мустье: крест, вписанный в круг, наклонный крест, крест.
Рис. 7. Lusus naturae, содержащий крестообразную фигуру; найден на ашельской стоянке древностью от 200 до 500 тыс. л. н. в Нидерландах.
Можно допустить, что крест
как две “огнеродные палочки” – более позднее переосмысление
древнейшей символики. Есть и другое толкование, с которым можно согласиться,
помня, однако, о полисемантике и синкретизме условных
знаков первобытности. Крест, Х-образный или наклонный крест и крест, вписанный
в круг (рис. 4-6), позднее, возможно, реформированный в свастику и различного
рода свастикаты, – знаки, древнейшие из которых
обнаружены еще в среднем или даже нижнем ашеле (см. рис. 7) и бесспорно известные
по изображениям мустье. Это схема мира, начиная от
микрокосма (жилище) и кончая макрокосмом (мир с его четырьмя сторонами и кругом
горизонта). И в первом, и во втором случае центр мира, находящийся в точке пересечения
координат, – это очаг; точнее говоря, во втором случае это “дом”, но центральной
точкой все равно будет очаг.
Рис. 8. Вереница крестов
на статуэтке слона, верхний палеолит. Крестообразные символы, связанные с женским
культом, верхний палеолит: рис. 9 – косой крест на каменном знаке пола; рис. 10 ( спереди
и сбоку) – крест на голове «венеры».
Однако такие универсальные символы, как крест, невозможно истолковать однозначно. Нарисованные красной охрой изображения креста, вписанного в круг, обнаружены в мадлене (16). Высказывалось мнение, что в неолите этот знак стал ассоциироваться с солнцем (17). Скорее всего, эта точка зрения навязана пресловутой концепцией “готового человека” и “относительно позднего зарождения религии”, потому что связь круга с огнем, жилищем и солнцем вполне прочитывается и в мустье (18). Менее ясно, когда сложилась универсальная трактовка этого знака как четырех сторон света, символа мира. Нельзя исключить, что она может быть еще древнее, чем “огневая”, и изначально выражала “центр-жилище” и маршруты промыслов к линии горизонта до пределов ареала освоенной природы или воображаемых пределов вселенной – ойкумены первобытной коммуны. В таком случае круг, в который вписан крест, – это кольцо горизонта. При трактовке вписанного в круг креста как символа экологии архаичной общины он логично трансформируется со временем в свастику-”вертушку” (которую часто трактуют как знак вечного движения, развития жизни). В ряде охотничье-собирательских племен, известных этнографам, с помощью круга обозначаются границы, а иногда и маршрут замкнутого кочевания группы или групп в пределах ареала, освоенного ею (ими) или племенем в целом. Лучеобразные линии из центра к кругу также могут показывать направления, по которым движутся природопользователи. Такая символика описана у австралийских аборигенов (19).
Логично предположить последовательное развертывание образов креста и круга с их синтезацией как трех вырастающих друг из друга символических систем: огня и жилища – дома и округи (освоенного ареала) – солнца и вселенной. Кресты, но, возможно, другого семантического смысла, появляются на сакральных изображениях добычи или на элементах добычи (см. изображение креста на кости и статуэтку слона с крестиками – рис. 5 и 8). Наконец, знаком креста метились фигурки “венер” в верхнем палеолите; по крайней мере в одном случае наклонный крест нанесен на оборотную сторону скульптурного “знака пола”, в другом – крестообразный знак прослеживается на голове палеолитической “венеры” (рис. 9-10). Думается, это не случайно: культ “венер” был связан с почитанием женщины как прародительницы, роженицы, воспитательницы, кормилицы и хозяйки огня/очага, в неразрывном единстве всех этих функций, перед которыми, возможно, меркли функции сильного пола – добытчиков, природопользователей, созидателей и воителей, особенно если предположить, что творцами “венер” и других женских мистических изображений были именно мужчины.
12.
ОХРА. По всеобщему признанию исследователей, она с древнейших времен символизировала кровь, огонь, свет, солнце и вообще жизнь, а также была связана со смертью (в частности, с похоронным ритуалом) как антиподом и продолжением жизни (20). Отсюда – массовое, отмечаемое в разных частях света применение охры в культовых действиях. Охрой окрашивались первые “чуринги” в ашеле и мустье, а в верхнем палеолите – статуэтки “венер” и другие сакральные предметы. Охрой или другим красным красителем изображалась кровь и знак “раны” на теле зверя, предположительно, таким образом обозначалась добыча, убитое животное.
Вполне очевидно, что отнюдь не из эстетических или профессионально-художественных побуждений употреблялась охра в первых наскальных изображениях – ей придавался особый символический смысл, хотя, конечно, со временем первобытные художники по достоинству оценили и мастерски освоили гамму цветов, какую давали различные сорта охры порознь или в смеси с другими натуральными красителями. Но необходимо учитывать, что и при этом конечной целью произведения искусства было мистическое воздействие на зрителя в ходе религиозных ритуалов, и/или на тот или иной объект природы (дичь в первую очередь), либо монументальное закрепление традиции, мифа и ритуала для передачи этой информации во времени.
Уместно заметить, что охра, – может быть, самое или одно из самых древних из дошедших до нас свидетельств особых, “неутилитарных” интересов и занятий человека – его духовной жизни. Следы охры и отдельные ее куски обнаружены на обитаниях древнейших людей еще в нижнем ашеле и даже на стоянке ВК Олдувая II (21), а значит, ею пользовались хабилисы или ранние питекантропы. Охра часто обнаруживается – в виде “мелков” или “карандашей”, форма которых не оставляет сомнения в том, для чего она применялась, – на стоянках ранних архантропов. В пещерной стоянке Бечов (Чехословакия), в культурном слое, датируемом началом среднего ашеля (250-300 тыс. л. н.), который оставили либо ранние неандерталоиды, либо поздние эректусы (костных остатков не обнаружено), охрой было усыпано все пространство жилища, кроме мест, где в пол упирались ноги первобытного творца: сидя на камне, он растирал охру, но зачем – можно лишь гадать. Найдены и ступки для измельчения этого красителя (22). У неандертальцев охра присутствует уже как неизменный элемент культуры, а на некоторых стоянках ранних неоантропов обнаружены колоссальные скопления охры.
13.
ОЧАГ И МОГИЛА. Мы почти ничего не знаем о том, как поступали с покойниками архантропы и тем более австралопитековые. Однако известно, что биологические предпосылки акта захоронения появились еще у животных предков гоминид. По свидетельству исследователей, современные гориллы и орангутаны покрывают трупы сородичей грудой листьев и засыпают землей (23). Наиболее раннее свидетельство о ритуальном расчленении человеческого тела у H. erectus отмечено на местонахождении в Стеркфонтейне (Южная Африка) возрастом 1,4 млн л. (24), но с чем оно было связано, неясно. Есть весьма неопределенное свидетельство о групповом захоронении раннего Homo древностью 3 млн л. н. (25), но, кажется, его никто не принял во внимание. Уже давно известна бесспорно культовая инсталляция черепа в пещере Араго (Франция) возрастом около 450 тыс. л. (26).
Но намного древнее оказался пещерный «мавзолей» со следами явного погребения в Петралоне (Греция), принадлежащего эректусам древностью свыше 700 тыс. л. н. Череп гоминида найден в специальной нише, отдельно от посткраниальных остатков. Вокруг же скелета, обнаруженного в пещерном зале на каменном возвышении, были собраны каменные клинья; предполагается, что усопшего покрыли чем-то вроде савана, который прибили этими клиньями к полу. В той же части пещеры, где раскопали этого архантропа, оказались остатки пищи и огня, но непонятно, свидетельство ли это ритуала или бытовое явление (27).
В
Из истории и этнографии известны самые разные типы обращения с умершими, в том числе наземные и воздушные погребения, и многие из них не способствовали долговременной сохранности трупа; более того, многие похоронные ритуалы предполагали не сохранение, а, напротив, уничтожение останков (29). Диапазон таких похоронных традиций широк – от трупосожжения до ритуального каннибализма.
Самые древние из обнаруженных археологами захоронений в земле принадлежат неандертальцам, но давно утвердившееся мнение о том, что только у них появились представления о загробной жизни (и религия вообще) на удивление наивно или догматично и не выдерживало критики изначально. Последующие открытия, как выше показано, опровергают данную концепцию. Однако именно неандертальские захоронения в нашем случае важны, поскольку они часто обнаруживаются на местах кострищ или в непосредственной близи от очагов, либо имитируют очажную яму, т. е. связаны с огнем и культом огня (30). Кроме того, описаны случаи, когда костры разжигали над могилами или под ними (31). Существенно и то, что на этом этапе покойников хоронили в самом жилище, часто превращая в могилу очаг. Эта традиция прослеживается у “людей современного типа” и уходит в неолит (32).
Рис 11. Камни с чашевидными углублениями мустьерской (первый слева) и ориньякской (два справа) эпох.
Едва ли такая связь очага и могилы случайна, тем более, что часто при этом применялась охра, которой обильно засыпали могильную яму и труп. Сверху же неандертальцы и неоантропы в ряде случаев укладывали плоские каменные плиты с «чашевидной» символикой, которая со временем принимает форму круга из лунок с одной или несколькими «чашами» посредине (рис. 11). Чашевидные знаки, cupules (см. выше) – символ, обнаруживаемый весьма рано: они найдены выгравированными на стене пещеры в Индии, и возраст их определен в 250-300 тыс. л. (33).
Таким образом, заупокойный
культ, даже если не иметь в виду трупосожжение, обнаруживает
явную связь с образом огня, что совершенно естественно: “прирученный огонь” для
древнейших гоминид был одной из базовых ценностей жизни вообще и, значит, духовной
жизни тоже. Наконец, известно, что уже в мустье “погребальный
круг”, например, из рогов копытных, воткнутых вокруг могилы, имел отношение к
культу солнца (34). Думается, отождествление круга с очагом и солнцем
достаточно понятно: здесь мог действовать первобытный принцип подобия, рождавший
мистические представления и 
магические
действия.
Рис. 12-16: От «правенер» к «протовенерам». Рис.
12-13 (слева) – два “ручных рубила», стоянка Пениндж,
Танзания, 1,3-1,5 млн л. н. Подобные артефакты обнаружены на других стоянках олдувая и раннего ашеля, в частности, в Олоргесаилие,
Танзания, древностью 600-800 тыс. л. н. Рис. 14 – то же, стоянка Пениндж, ок. 1,3-1,5 млн л. н. Рис. 15 –
женская фигурка, местонахождение Тан Тан,
Марокко, нижний или средний ашель, 300-500 тыс. л. н. Рис. 16 – “венера” с местонахождения
Берекхат Рам, Израиль, 233-470 тыс. л. н.
14.
ОЧАГ И ЖЕНЩИНА. Связь женщины с очагом аксиоматична. Как считает исследовательница первобытного искусства З. А. Абрамова, культ женских предков “мог трансформироваться... в родовой культ огня-очага в образе женщины, который в виде пережитков сохранился у многих народов” (35). Но такая последовательность необязательна. Роль женщины как хозяйки очага могла дать основу представлению о мистическом единстве женского и огненного начал: известны мифы об огне, который сокрыт у женщины в лоне (36). Это верование тесно связано с культом домашнего огня, персонифицированного в женском образе. Ведь изначально женщины в протообщине, аналогично самкам в стае антропоидов, должны была состоять в привилегированном положении как матери, выкармливающие потомство (37). С появлением огнепользования, которое знаменовало создание системы «община–дом», женщина к тому же становится хозяйкой очага и кормилицей мужчин-промысловиков. Это еще более повышало ее статус: он рос параллельно ослаблению власти мужского лидера протообщины в сравнении с ролью вожака в иерархических сообществах приматов, так как в связи с увеличением мозга более продолжительным становился период детства и, соответственно, время материнского ухода за потомством. Анализируя эти обстоятельства, Н. А. Тих полагает, что, возможно, палеолитического патриархата не существовало (38). Зато, добавлю, матриархат, культовый матриархат, ярко демонстрируется религиозной символикой вплоть до «Венер», прототипы которых уходят в глубокое прошлое от возраста статуэток верхнего палеолита (рис. 12-16, 17-21).
Рис. 17-21: От «протовенер» к «венерам. Первая слева фигурка (рис. 17) – «протовенера», найденная в мустьерском (т.е. неандертальском) пещерном святилище; считается, что это “lusus naturae” (каприз природы). Рис. 18-21 – образцы верхнепалеолитических статуэток Европы в диапазоне ориньяк – ранний мадлен. Несмотря на колоссальные разрывы во времени, не может быть сомнений в преемственном развитии мистического женского образа на протяжении более миллиона лет. Более того, эту линию можно провести далее через неолит, бронзовый и железный века, в крито-микенскую, ближневосточную и греко-римскую античность; соответствующие иллюстрации не приведены только из-за недостатка места.
К сожалению, символика наиболее архаичных этапов, обнаруживаемая на самых ранних гравировках, интерпретации почти не поддается – как из-за крайне редкой и плохой сохранности, так и ввиду полной неизвестности, по какому поводу и в связи с какими целями они производились. В то время как «женские знаки», женские фигуры, изображения вульвы и матки нередки на ашельских стоянках, включая древний ашель, – связь «огонь-женщина» может быть отчетливо установлена, кажется, лишь с ориньяка. Показательны в этом смысле связанные в единую композицию «чашевидные круги», т. е. знак очага, и женские знаки пола, как это представлено на известняковой плите из Ла Ферраси (рис. 22), а также образцы еще более сложного синтеза из символов очага, женщины и фигуры зверя на изображениях из французских пещер Нио и Абри-Селье (рис. 23, 24). В верхнем палеолите изображения женщин, как и надмогильные плиты еще с мустье, периодически, видимо, во время ритуалов, покрывали охрой, например, «Венеру с рогом» из Лосселя, причем охрой помечали лоно (39).
Рис. 22. На плите из пещеры Ла Ферраси (Франция), ориньяк – символ огня/очага, в который включен женский знак пола; под ним – еще один такой знак и ряд непонятных символов.
Рис. 23. Клавиформы
(женские символы) и круговые знаки на стене пещеры Нио
(Франция), ориньяк. Символика связывает зверя,
женщину и огонь. На зубре, видимо, знак "раны", т.
е. изображен не просто зверь, а добыча ("раной" могло маркироваться
овладение, обладание).
Рис 24. Голова зверя, женский знак
пола и символ огня/очага в единой композиции. Абри-Селье
(Франция),
ориньяк.
15.
ОГОНЬ, КРОВЬ И ПЛОТЬ. Огонь вошел в религиозные традиции многих народов как некий аналог крови (поэтому охра символизировала и то, и другое), и наряду с обычаем искупления кровью столь же широко практиковался ритуал очищения огнем (40). Примечательно, что знак “раны”, являющийся, собственно, тем же чашевидным углублением, в палеолитической живописи стал изображаться – как круглое пятно – охрой или другим красителем такого же цвета.
Палеолитические “венеры” сначала изготовлялись из сырой глины (самые ранние, впрочем, из кости, рога, бивня), а позднее стали подвергаться обжигу, что в зрелом виде демонстрирует терракота из чешской стоянки Долни Вестонице (41). Это – яркий пример открытия, состоявшегося не по рациональным, а по сакральным обстоятельствам: статуэтки “венер” и фигурки животных из глины предназначались для ритуалов, среди которых могло быть очищение огнем или жертвование огню. В эти глиняные изделия из религиозных соображений добавлялись истолченная кость промысловых животных и зола (42). Брошенные в костер, они подвергались обжигу, и соответствующее изменение свойств глины было замечено первобытными творцами. Тысячелетия спустя этот мистический акт привел к производству керамической посуды – и вероятнее всего, опять же в ходе религиозной практики, судя по многочисленным ритуальным действиям и самому сакральному ореолу, которыми окружено гончарное ремесло. Наиболее ранние в мире гончарные изделия, древностью 11-12 тыс. л. н., т. е. финальной стадии палеолита, найдены на территории Японии и принадлежат протоайнам; но там же обнаружены относящиеся к начальным этапам японского неолита (эпохи дзёмон) культовые статуэтки догу – местный вариант первобытных “венер” (43). В отношении же скульптурной терракоты, зооморфных и антропоморфных изваяний следует напомнить широко известное в религии и мифологии отождествление глины и плоти.
Еще одним бесспорно мистическим открытием стала разработка первых масляных красок: в охру, которой покрывались некоторые ритуальные предметы (в том числе “чуринги” ашеля, надмогильные плиты мустье, женские статуэтки верхнего палеолита), первобытные люди добавляли – также из ритуальных соображений – жир, костный мозг и кровь промысловых животных. Эти компоненты были обнаружены в стойких красках, которыми писались палеолитические пещерные фрески от Испании до Урала (44).
Рис. 25. “Календарь” из Мальты, Восточная Сибирь, верхний палеолит
(аверс и реверс)
16.
ЗМЕЙ, ОГОНЬ И КАЛЕНДАРЬ. Сколь окольными, стадиально обусловленными путями продвигалось вперед общественное сознание, которым обладал Homo symbolicus с олдувайской эпохи, приходя ко множеству жизненно нужных обретений и сугубо утилитарных действий через иррациональные представления и мистические фантазии, – демонстрируют сотни находок символического творчества гоминид.
В Восточной Сибири на верхнепалеолитической стоянке Мальта была обнаружена плоская костяная пластинка (рис. 25) эпохи верхнего палеолита. Как утверждают исследователи, на ее реверсе изображен сложный календарный цикл, которым руководствовались первобытные охотники в природопользовании (45). Изображенная здесь спираль состоит из тех же “дыр” (чашевидных углублений); не менее важно и то, что спираль, как и выгравированные на лицевой стороне змеи, по палеоэтнографическим и этнографическим данным, символизировали огонь и солнце (46). Можно заметить еще, что змеи на пластине зигзагообразны. По А. Д. Столяру, орнамент в виде зигзагов (позже – спираль) восходит к женскому знаку пола. Известно также, что зигзаг и спираль ассоциируются со змеем, который в свою очередь часто изображался в виде зигзага, означавшего молнию (небесный огонь). Наконец, параллельно вызревал другой символический ряд: змей ассоциируется с фаллосом и, следовательно, с мужским началом. В палеолите встречаются андрогинные изображения, объединяющие женские и мужские признаки, – предполагается, что таким причудливым способом передавался абстрактный образ “человека вообще”, вне его половой принадлежности. Такая гипотеза имеет право быть, однако, думается, мы вряд ли когда-либо поймем, что имели в виду палеолитические творцы, прибегая к присущей их мышлению символике, если будем всякий раз искать рациональные и строго утилитарные объяснения.
17.
Можно заметить, что большинство вышеприведенных примеров относится к верхнему палеолиту, и на основании этого должно сложиться впечатление, что именно тогда все символы и образы возникли, а их создатель – “человек современного типа”. Более того, на этом “впечатлении” основана целая парадигма. Однако многие артефакты или “капризы природы”, которые собирали на своих стоянках палеоантропы и архантропы, порой принося издалека, являют собой очевидные прототипы некоторых верхнепалеолитических произведений символики и изобразительного искусства. И это касается не только “протовенер” (см. рис. 12-20), но и каменных знаков пола, и фаллических символов, и множества других артефактов, “капризов природы” или доработанных манупортов, при разглядывании которых просто невозможна мысль об отсутствии религии и искусства у ранних гоминид. Несомненно, многие из открытых в верхнем палеолите символов и художественных творений, демонстрирующих развитое, истинно человеческое мышление, сложные духовные представления, религиозные верования и культовые действия, – существовали и развивались на протяжении свыше 1,5 млн л.
Вот краткий список местонахождений среднего и нижнего палеолита, из которых происходят некоторые наиболее известные находки подобного рода:
Har Karkom, Израиль
(“Paleolithic
Sanctuary”) 38-47
тыс. л. н.;
Har Karkom I, там же 120-186 тыс. л. н.;
Berekhat
Ram, Израиль 233-470
тыс. л. н.;
Jabsec, Нидерланды около 400 тыс. л. н.;
Pampau, Германия около 400 тыс. л. н.;
Tan Tan, Марокко 300-500 тыс. л. н.;
Rhenen, Нидерланды 800 тыс. – 1 млн л. н.;
Пениндж, Восточная Африка 1,3-1,5 млн л. н;.
Олдувай, Восточная Африка 1,5 млн л. н.
Напомним, что есть еще
“голова бабуина” из Олдувая древностью почти 1,8 млн л. н. и синхронный ей ромбоид из Кооби Форы. Наконец, существует древнейший и совершенно
загадочный предмет, по поводу которого наука удрученно молчит
по меньшей мере 30 лет, ибо он, принадлежа, безусловно, к эпохе австралопитековых, абсолютно необъясним в рамках
существующей парадигмы. Это “галька с лицами”, которой 2,5-3 млн л. (рис. 25) и которую ра
зыскал
на стоянке австралопитеков Раймонд Дарт (47).
Рис. 26. «Галька с лицами», Южная Африка.
Р. Дарт известен тем, что ранее обнаружил, также пещере, костезубороговые орудия охоты австралопитеков и открыл остатки огня возрастом между 2 и 3 млн л. Оба открытия были отвергнуты, впоследствии с подлинностью орудий пришлось согласиться, хотя о них сегодня предпочитают не упоминать; огонь же так и не признан. Позже неутомимый исследователь нижнепалеолитического искусства и борец за его признание Р. Беднарик скрупулезно изучил эту «гальку» и посвятил ей статью, в которой пишет: “Я никогда не видел естественного каменного объекта с такими замечательными зрительными свойствами” (48).
Среди множества “невписывающихся находок” можно выделить:
– “капризы природы”, привлекшие внимание древних гоминид (почему они и оказались на их стоянках);
– те же “капризы”, но определенным образом доработанные рукой первобытного человека (что в ряде случаев считается сомнительным);
– “квазиорудия”, если можно так выразиться, которые либо
случайно, в процессе вполне “утилитарной деятельности”, оказались похожими на
те или иные живые объекты (зверей, птиц, людей, а также их части – лица, головы
и т. п.), либо такая форма им придавалась преднамеренно; возможно, наконец, что
случайности, приводившие к подобному сходству, постепенно перерастали в
преднамеренные действия. Изучающие эти странные артефакты специалисты
различают “handaxes” (ручные рубила) и “handaxes sculpture”, но надо
заметить, что порой одно от другого отличить очень сложно. Многими авторами
отмечено, что некоторые орудия (сфероиды, рубила) явно не предназначены для
утилитарной деятельности. “Удобна ли длина в
На примере “протовенер”, начиная с их наиболее ранних подобий, и даже таких, которые отнести к “handaxes sculpture” еще нельзя, – особенно очевидна эволюция от грубых орудий олдувайской эпохи до собственно верхнепалеолитических женских статуэток. В этой связи стоит вспомнить, что самые древние верхнепалеолитические “венеры” изготавливались из кости и бивня, но не способом резьбы, что было бы удобнее при таком материале, а оббивкой, как если бы делались каменные орудия. Более того, по ранним верхнепалеолитическим “венерам” (не говоря уже о единственной известной “венере” эпохи мустье из пещеры Вильденманнлислох в Швейцарии) легко предположить, что их форма копировала культурные шаблоны, присущие “квазиорудиям” или доработанным “капризам природы”. Возможно, это опять же демонстрирует чисто мистический характер творчества, требовавший скрупулезного выполнения религиозной традиции, существовавшей многие сотни тысяч лет, если не миллионы.
Конечно, многие изделия подобного рода подвергаются обоснованным сомнениям. Да и большинство таких артефактов, доработанных манупортов и “капризов природы” можно было бы зачислить в случайности (что часто и и делается), если бы а) их не было так много, если бы б) они все явственнее не эволюционировали в сторону “венер” и, наконец, если бы в) на “правенерах” и других доработанных артефактах, которые принимают просто за “капризы природы”, не обнаруживались бы так часто и показательно разного рода искусственные пометки в области глаз, рта, пупка, вульвы и другие приемы древних “ваятелей”, которыми они стремились усилить сходство “квазиорудий” или найденных ими причудливых камней с теми или иными существами.
Один из исследователей
искусства раннего палеолита J. E. Musch издал и
распространил накануне Всемирного археологического конгресса, который проходил
в
18.
Все же, полагаю, я выполнил поставленную в начале статьи задачу – показать, что гоминиды нижнего палеолита, начиная с олдувайской эпохи, проявляли основополагающие черты присущих человеку интеллекта и духовности, а их мышление носило логический и символический характер. И, таким образом, способность и умение нижнепалеолитического человека пользоваться огнем не должны подвергаться априорному сомнению, – напротив, они выглядят вполне возможными и весьма вероятными. Но, помимо этого, мое обширное отступление в область проторелигии и протоискусства позволяет сказать несколько необходимых слов о социально-духовном аспекте огнепользования.
Представляется, что первый “одомашненный огонь” знаменовал конец Перехода от предлюдей, дочеловечьих предков к подлинным людям – мыслящим, трудящимся и общественным существам. Животное не было бы способно приручить огонь не только из-за инстинктивного страха – неодолимой для него преграды, – но и потому еще, что не смогло бы эксплуатировать эту стихию. Чтобы пользоваться пламенем для освещения стоянки, отпугивания хищников и приготовления пищи, а в холодных условиях для обогрева, – требуется планомерная работа по заготовке и расходованию топлива, поддержания нужной силы и температуры пламени. Такая деятельность подразумевает целеполагание и расчет; следовательно, и планировать, и считать первые огнепользователи умели.
В то же самое время эксплуатация огня потребовала совершенно определенного порядка в жизни общины: заготовка топлива стала отдельным природопользовательским занятием, а поддержание огня – особой обязанностью в той системе распределения ролей, какая возможна в протообщине. Таким образом, труд, – как во внешней, естественной среде, так и во внутренней, искусственно созданной, социальной – проиобрел качественно новую ступень по разнообразию действий, их обязательности и дисциплине. Сам “дом”, этот круг света и тепла с источником в центре, должен был теперь оказать решающее влияние на совершенствование социальных отношений по линиям “предки–потомки”, “мужчина–женщина–дитя”, и “сородичи” в целом, а также “свои–чужие”. Огонь, позволяя готовить пищу, мясную и вегетарианскую, одновременно чрезвычайно разнообразил досуг, делая его более комфортным, безопасным, взаимоинтересным и благотворным для всех обитателей жилища.
Жизнь, освещенная и обогащенная искусственным огнем, требовала формирования и развития новых социальных и трудовых отношений, сохранения стабильного общинного распорядка, нерушимости коммунальных устоев, создания механизмов для обуздания животных инстинктов, подчинения интересов и поведения индивида нуждам и благу общества. Именно в этом видится главная функция и одновременно причина появления проторелигии, которую удачно называют “социальной религией”. Сакральная регламентация, о которой выше уже шла речь, лежала в ее первооснове, на которую наслаивалась и над которой надстраивалась система культов как базовых понятий бытия и мироощущения и ритуалов как религиозной практики, сплачивавших коммуну и дававших ей и каждому сородичу иллюзорную уверенность в удаче и счастье. Огонь в этой системе играл, думается, одну из главных ролей, если не главную, после первичных регламентов (табу и норм).
Мне кажется, что к прирученному (или покоренному) огню древний человек, с его анимистическим мировоззрением, должен был относиться как к священному существу, ибо первобытное знание не проводит грани между живым и неживым. Держа в своем обиталище этого опасного, но полезного зверя, от которого зависело благополучие, а то и жизнь сородичей, ранний огнепользователь ощущал себя в роли... животновода. «…Гоминиды выявили, как изловить этого дикого, эфемерного, непредсказуемого, жестокого убийцу – как доставить его домой в свою пещеру и что сделать, чтобы вновь получить огонь по желанию» (50). Огонь требовал ухода, кормления и надзора. Вырвавшись из-под контроля, он мог наделать много бед, уничтожить жилище и его обитателей. Огонь можно было размножать, но можно было и погубить – по небрежности, легкомыслию или недосмотру, что влекло самые негативные для всей общины последствия. Это было не просто животное, а животное-божество. Его содержание было и служением ему, то есть культом.
Разумеется, мои рассуждения умозрительны и апеллируют к значительно более поздним реалиям и доказательствам. Однако возможны и еще более радикальные предположения. Edmund Leach полагает, что, к примеру, для раннепервобытных гоминид приготовление пищи на огне «не было биологически необходимым действием… – то был обычай, символический акт, магическая пьеса», с помощью чего они изменяли свою сущность, смещали сознание. «Таким образом, уже с самого начала человек каким-то образом рассматривал себя другим, нежели природа» (51).
Относительно искусственного огня олдувайской эпохи мы знаем очень мало, располагая лишь скудными материальными следами на местах древних костров, что найдены на ряде стоянок возраста свыше 1 млн л. Это частицы древесного угля, обожженных костей, закопченные камни, “линзы” термически измененного грунта, превратившаяся в керамиковидные куски глина, развалины, напоминающие по форме очаги. И не более того. Однако по крайней мере одно загадочное свидетельство указывает на “неутилитарный” характер некоторых обращений первобытных людей к огню.
Brian Lugwig из Rutgers University (США), исследуя in situ проблему раннего огнепользования, подверг осмотру и анализу около 40 тысяч каменных орудий древностью от 2,5 до 1,0 млн л. н. из более чем 50 местонахождений Восточной Африки (в основном в Кооби Форе, Чесовандже и в Олдувайском ущелье). На части этих изделий он обнаружил следы воздействия интенсивным теплом – порядка 480оF (более 190оС). Эти следы восходят по крайней мере к возрасту 1,6 млн л. н., но Б. Лудвиг полагает, что масштабы явления могут указывать на более раннее происхождение и более широкое распространение огнепользования в плио-плейстоцене, “чем прежде думали” (52).
Зачем же каменные орудия подвергались огню? Не просто камни, а именно каменные орудия? Какая может быть в этом “утилитарность”? Похоже, что никакой, и если так, то, возможно, мы наталкиваемся на один из ранних религиозных обрядов. И хотя существование в эту эпоху культа огня имеет обоснования чисто логические, однако оно представляется вполне очевидным, если есть “прирученный огонь” и налицо признаки других верований уже в олдувае и раннем ашеле: культа зверя (“голова бабуина” и другие статуэтки животных) и эротического культа “правенер”, который оказывается столь же древним и, как мы уже знаем, связан “ролевой функцией” с огнем/очагом. Термическая обработка орудий предстает еще одним мистическим актом – ритуалом, обязательным для какой-то части каменных изделий. Было бы очень важно и интересно, памятуя эволюцию от “handaxes” к “handaxes sculpture”, уточнить, какие из артефактов подлежали этому ритуалу или по крайней мере встречаются ли среди подвергнутых ему “handaxes sculptures”, “правенеры“ и “протовенеры”.
* * *
В свете “прирученного огня” разительно меняется парадигма первобытной истории начиная с ее еще недавно “запредельной” эпохи. Там, где некогда предполагались “южные обезьяны”, в лучшем случае “обезьяночеловек”, но в любом варианте – первобытное стадо, животноподобные отношения и инстинктивное производство орудий, – обнаруживается подлинный человек, управляющий огнем, руководствующийся в жизни сложными концептуальными представлениями, исповедующий религиозные культы и исполняющий соответствующие обряды. Начала символотворчества, азы изобразительной активности, сложные социальные отношения с присущими им коммуникационными средствами, включая разговорный язык и мифологию, – все эти достижения, и по сей день еще упорно приписываемые верхнепалеолитическому человеку, в самом лучшем случае позднему неандертальцу или “пресапиенсу” эпохи мустье или верхнего ашеля, неизбежно придется сдвинуть назад, причем не на одну-две фазы (верхний палеолит – мустье, мустье – поздний ашель), а не менее чем на миллион лет, в олдувай и доолдувай, в плиоцен, а то и в еще более почтенную древность.
Да, “обезьяночеловек”, первобытное стадо, животноподобные отношения, инстинктивное производство орудий – все это было, не могло не быть. Но значительно ранее. Открывается то, что давно подозревали исследователи и мыслители: Переход к человеку занял колоссально протяженный период, до начал которого мы попросту еще не дотягиваемся и потому не подозреваем, насколько они удалены от наших дней.
СНОСКИ:
2. Rincon P. Bones hint at first
use of fire. – BBC News, 22 March, 2004 – www.
3. Fleming Patric
J. Human biological and cultural origins. Revized
version on the paper presented at Eight Annual Meeting of the Language Origin
Society,
4. Krag
Kristine. Digging into the brain: When and how the human mind
evolve? – 2003. –
http://news.bbc.co.uk/2/hi/science/nature/30950018.stm.
5. www.originsnet.org/aboutornet1.html;
Bednarik R. G. Beads and the origin of symbolism. 2000. –
www.semioticon.com/frontline/bednarik.htm.
6.
Вишняцкий Л. Б. На подступах к искусству: Палеолит. –
Stratum Plus, 1997, № 2 – www.
7.
Столяр А. Д. Происхождение изобразительного искусства. М., 1985.
8.
Косарев В. Корни и кроны. Природопользование: Происхождение, развитие, опыт. –
“Мысль”, Кишинев, 2000, № 2; 2001, №№ 1, 2, 4.
9.
Рейнак С. Орфей: Всеобщая история религий. Вып. I. М., 1919, с. 16.
10. Briffault
R. The Mothers. Vol. II, L.,
1927, p. 352-353.
11.
Лоренц К. Эволюция ритуала в биологической и культурной сферах. – Природа,
1969, № 11, с. 48.
13. Лоренц К. Указ. соч., с. 49.
14. Harrod J. B. Two
million years ago: The origins of art and symbol. – Continuum, 1992, No. 2, 1,
pp. 4-29. – www.
15. Leakey, M. D. Olduvai Gorge, Vol. 3: Excavations in Beds I and II, 1960-1963. Cambridge, 1971, р. 269.
16. Ларичев В. Е. Прозрение: Рассказы археолога о первобытном искусстве и религиозных верованиях. М., 1990, с. 189.
17. Формозов А. А. Наскальные изображения и их изучение. М., 1987, с. 37.
18. Фролов Б. А. Палеолитическое искусство и мифология. – У истоков творчества: Первобытное искусство. Новосибирск, 1978, с. 110.
19. Кабо
В. Р. Первобытная доземледельческая община. М., 1986,
с. 206-207, а также устное сообщение В. Р. Кабо,
21. Семенов Ю. И. На заре человеческой истории. М., 1989, с. 202.
22. Скленарж К. За пещерным человеком. М., 1987, с. 124.
23. Шаллер
Дж. Год под знаком гориллы. М.,
1968, с. 167, 217.
24. Boven
B. Ancestral cut-ups. – Science News, 1999, No. 155, p. 115 – www.
25. Johanson D. S.
Ethiopia yields first “family”of early man. – National
Geographic, 1976, vol. 156, No. 6.
26. Скленарж К. Указ. соч.,с. 143-144.
27. Poulianos A. The post-cranial skeleton of the Archanthropus
europaeus petraloniensis.
– Anthropos, 1980, No. 7, pp,12-33;
The Greek prehistory and the man of Petralona: Interview
with the paleoanthropologist dr
Aris Poulianos. 1997. – http://www.ncientgr.com.
28. Brisson Isabelle.
Une
sepulture vieille de 350,000 ans. – Le Figaro, 2003,
20 mai – www.
29. Подробно см.: Смирнов Ю. А. Мустьерские погребения: Возникновение погребальной практики и основы тафологии. М., 1991, с. 7-8, 20-21, 23.
30. Ефименко П. П. Первобытное общество. Изд. 3-е, Киев, 1953, с. 251; Скленарж К. Указ. соч., с. 100; Столяр А. Д. Указ. соч., с. 162.
31. Констэбл Дж. Неандертальцы. М., 1978, с. 97.
32. Мелларт
Дж. Древнейшие цивилизации Ближнего Востока. М., 1982, с. 28-29.
33. Jacobs J. Q. The dawn of
prehistoric rock art. 1998. – www. jqjacobs.net/rock_art/dawn.html.
34. Окладников А. П. Утро искусства. Л., 1967, с. 25-26, 28.
35. Абрамова З. А. Изображение человека в палеолитическом искусстве Евразии. М., 1966, с. 39.
36. История первобытного общества. Т. II. М., 1986, с. 538.
37. Тих Н. А. Предыстория общества: Сравнительно-психологическое исследование. Л., 1970, с. 285.
38. Там же, с. 290.
39. Фролов Б. А. Открытие человека: К опыту новых исследований первобытного искусства. – Антропоморфные изображения: Первобытное искусство. Новосибирск, 1987, с. 13, 14.
40. Поршнев Б. Ф. О древнейшем способе добывания огня. – Советская этнография, 1955, № 1, с. 27.
41. Столяр А. Д. Указ. соч., с. 222-223.
42. Там же; Чайлд В. Г. Археологические документы по предыстории науки. – Вестник истории мировой культуры, 1957, № 1, с. 35.
43. Васильевский Р. С. По следам древних культур Хоккайдо. Новосибирск, 1981, с. 130; Деревянко А. П. Палеолит Японии. Новосибирск, 1984, с. 183; История первобытного общества. Т. II: Эпоха первобытной родовой общины. М., 1986, с. 309.
44. Столяр А. Д. Указ. соч., с. 134, 229.
45. Фролов Б. А. Палеолитическое искусство и мифология. – У истоков творчества: Первобытное искусство. Новосибирск, 1978, с. 114; Кондратенко А. П. К вопросу о функциональном назначении верхнепалеолитической пластины стоянки Мальта. – Пластика и рисунки: Первобытное искусство. Новосибирск, 1983, с. 55-76.
46. Штернберг
Л. Я. Айнская проблема. – Гиляки, орочи, гольды, негидальцы, айны: Статьи и
материалы. Хабаровск, 1933, с. 572; Ларичев В. Е. Прозрение: Рассказы археолога
о первобытном искусстве и религиозных верованиях. М., 1990, с. 107.
47. Dart R. The waterworn Australopithecine pebble of many faces from Makapansgat. – South African Journal of Science,
1994, No. 70, pp. 167-169.
48. Bednarik R. G.
The “Australopithecine” cobble from
49. Musch J. E.
Animal farm: Palaeolithic sculptures from the
Northwest European Plains. Precirculated paper, World Archaeological Congress, 1986.
50. Dacombe S. Where man first tamed fire. – X-
51. Kalinsky E.,
Shepherd Ch., Shin J. Pleistocene climate change and evolution of species. 2002
– www.
52. Ludwig Brian. New evidence for the possible
use of controlled fire from ESA sites in the Olduvai
and Turkana basins. – Paleoanthropology
Society: Abstracts for the 2000 meetings – www.
Иллюстрации:
Елинек Я. Большой иллюстрированный атлас первобытного человека. Прага, 1982;
Кондратенко А. П. К вопросу о функциональном назначении верхнепалеолитической пластины стоянки Мальта. – Пластика и рисунки: Первобытное искусство. Новосибирск, 1983;
Столяр А. Д. Происхождение изобразительного искусства. М., 1985;
Harrod J. B. The OriginsNet
Website: Gallery. – http://originsnet.org.
Опубликовано: Краеведческий бюллетень, № 3. Южно-Сахалинск,
2004.
Предыдущие статьи цикла:
1. ПРОМЕТЕЕВ КАНОН, или ПОХИЩЕНИЕ ОГНЯ У ДРЕВНЕЙШЕГО ЧЕЛОВЕКА -
Известия Института наследия Бронислава Пилсудского, №
8. Южно-Сахалинск, 2004. Электронный адрес:
http://www.icrap.org/ru/kosarev8-1.html.
2. ПОКОРЕНИЕ ОГНЯ – КТО, ГДЕ, КОГДА? - Краеведческий бюллетень, № 1. Южно-Сахалинск, 2004.
3. OГНЕВОЙ РУБИКОН И ПОКОРЕНИЕ ПРОСТРАНСТВА - Краеведческий бюллетень, № 2. Южно-Сахалинск, 2004.
